Вот что рассказала автору, принимая его у себя в лаборатории, в Каролинском институте в Стокгольме, д-р Эва Клейн:
— Года три назад в Кампале проходила конференция по опухоли Бэркита, и д-р Бэрченал пригласил нас туда. Раньше нам никогда не случалось видеть больных, страдающих этой болезнью, и наблюдать ее клиническую картину. Вам не приводилось видеть больных с опухолью Бэркита? Это ужасное зрелище!
Сначала Бэркит показал нам фотографии, а затем вышел и вернулся в сопровождении полутора десятка ребятишек, которых усадил за стол. Это были дети, у которых ранее была опухоль; их-то снимки он и демонстрировал. И вот они перед нами, совершенно здоровые. Все, кто там присутствовал, все ученые были глубоко поражены.
Здесь, в стокгольмском институте, нам хорошо. Пациентов не видишь, и вся проблема приобретает чисто теоретический характер. Но вот вы едете в Африку, видите этих детей, и вам хочется сделать все, что в ваших силах, чтобы им помочь. За то время, что мы провели в Кампале, я так нигде и не побывала, даже жирафа не видела, потому что была поглощена одной мыслью: что же делать с этой опухолью? Я потеряла сон, ночами лежу и все время думаю об этом. Я забросила собственных детей, забросила дом. Только и думаю об этих несчастных ребятишках из Кампалы. Директор Научно-исследовательского института Честер Битти в Лондоне профессор Александр Хэддоу заявил:
— На своем веку я участвовал в сотнях научных конференций, но никогда не был так воодушевлен, как во время симпозиума по лимфоме Бэркита у африканских детей, проведенного в Кампале Химиотерапевтическим фондом под деятельным председательством д-ра Бэрченала. Там мы знакомились с патологией и эпидемиологией этого трагического заболевания и в то же время убедились, что примерно в 16 процентах случаев оно чудесно излечивается при помощи одних лишь химических средств.
В начале XVI столетия, когда медицина переставала быть чернокнижием и мало-помалу становилась наукой, возник обычай называть новые открытия в анатомии по имени сделавшего их врача или ученого. Такие наименования получили название «эпонимы». К примеру, фаллопиевы трубы названы по имени Фаллопия (или Фаллопио), ученика Везалия; упомянем также о шлемовом канале, островках Лангерханса, бороздах Роландо и Сильвиуса, кортиевом органе, клетках Пуркинье, мальпигиевых пузырьках. Подобным же образом и заболевания получали обычно имя врача, первым давшего их описание: болезнь Брайта, болезнь Аддисона, Паркинсонов синдром, болезнь Шарко, паралич Белла, а в онкологии — болезнь Ходжкина, опухоль Вильмса, саркома Юинга и так далее. По такому же принципу присваивались наименования операциям и медицинским процедурам. Разумеется, эта практика не ограничивается одной медициной. Мы знаем горелку Бунзена, кольца Ньютона, свисток Одюбона, грушу Зекеля. Народ эллинов носит имя Эллина, сына Девкалиона; Америка названа именем Америго Веспуччи.
Но в последние годы здесь произошли кое-какие изменения, во всяком случае в медицине. Дело в том, что, называя заболевание по имени врача, мы не раскрываем характер заболевания, и это может привести к ошибкам. Комитет по номенклатуре опухолей при Международном противораковом союзе (1), созданный с целью подобрать наименования, приемлемые для всего ученого мира, принял следующее решение, опубликованное в 1965 году: «В соответствии с международными соглашениями отвергнуть все названия, произведенные от имен собственных, заменив их описательными наименованиями; во избежание недоразумений название, под которым данная опухоль была известна в прошлом, должно также проставляться в скобках».
Так, из названия «лимфогранулематоз», заменившего «болезнь Ходжкина», ясно, что речь идет об определенном поражении лимфатической системы; когда вместо «опухоль Вильмса» (открыта немецким хирургом Максом Вильмсом, 1867—1918) говорят «эмбриональная нефрома», становится понятным, что имеют в виду опухоль почки, возникающую из остатков зародышевой ткани. Не так уж важно, что почти все, кто постоянно сталкивается с этими недугами, продолжают именовать их болезнью Ходжкина или опухолью Вильмса; новые названия еще не прижились окончательно.
Однако в минувшем десятилетии было сделано выдающееся открытие — обнаружена болезнь, поражающая детей в некоторых областях Африки (и реже в других местах), которая все же названа по имени человека, впервые подробно ее описавшего. Она известна как опухоль Бэркита, а человека, имя которого ей присвоено, зовут Денис П. Бэркит.
Д. Райт, молодой патолог, работавший вместе с Бэр-китом, рассказывал мне:
— Одной из причин, по которой опухоль названа опухолью Бэркита, было желание увековечить его имя, и все мы очень рады этому. Но была и другая причина — патологи не могли прийти к единому мнению, как еще ее назвать. На конференции в Париже французы не соглашались признать ее лимфомой, то есть злокачествен-
---------------------------------------
1 Международный противораковый союз (The International Union Against Cancer, известен также как L’Union International Contre le Cancer, или UICC) — добровольная организация, в которой участвуют 67 стран. Цели Союза состоят, как указано в его Декларации, «в налаживании обмена информацией между национальными организациями по борьбе с раком, проведении международных конгрессов и конференций, стандартизации номенклатуры и классификации и поощрении усилий отдельных стран в борьбе против рака». Штаб-квартира Союза размещается в Женеве.
---------------------------------------
ным заболеванием лимфатической ткани, а кое-кто из американских ученых не был даже уверен в том, что перед нами вообще злокачественная опухоль. В конце концов решили называть ее опухолью Бэркита. Ведь любую шишку можно классифицировать как опухоль.
«Дальнейшие работы,— писал недавно Бэркит,— прояснили картину, и теперь вместо слова «опухоль» употребляют более содержательный термин «лимфома»». Чаще всего эта болезнь поражает челюсти, слюнные железы, почки, надпочечники, печень, яичники и трубчатые кости детей в возрасте от двух до четырнадцати лет. Опухоль Бэркита растет быстрее, чем любая другая из встречающихся у человека опухолей; за 48 часов она увеличивается в размере вдвое, причем лицо ребенка, страдающего опухолью челюстей или слюнных желез, страшно искажается. Больные, не получающие лечения или не реагирующие на него, умирают через шесть-двенадцать недель после появления первых признаков. В Европе и Америке опухоль Бэркита как таковая встречается редко, однако ее значение для понимания и, пожалуй, далее обуздания тех форм раковой болезни, которым, к несчастью, столь часто подвержены люди и за пределами Экваториальной Африки и Новой Гвинеи, может оказаться огромным. Бесспорно одно: история опухоли Бэркита — весьма драматический и захватывающий эпизод современных исследований в области рака.
Денис Парсонс Бэркит родился в 1911 году в Эннискиллене, в Северной Ирландии. Как-то он рассказал мне о своем отце, инженере-дорожнике:
— У него было хобби, которое никто из нас не принимал всерьез. Он очень интересовался птицами. Думаю, что он смог бы лучше кого угодно составить карту расселения птиц; этим он и занимался — дома, в саду. У меня до сих пор целы его карандашные зарисовки. После его смерти знаменитого орнитолога Дэвида Лэка попросили назвать семь человек, сделавших больше всего для изучения птичьих повадок с тех пор, как стоит мир, и в числе этих семерых он назвал моего отца. В том, что делал отец и что сейчас делаю я, есть что-то общее.
Сначала Бэркит учился на инженерном факультете Дублинского университета, а затем неожиданно перешел на медицинский, где и определился его дальнейший путь. По окончании университета Бэркит в течение трех лет занимался тем, что сам он называет «обыденными делами практикующего заурядного хирурга в Дублине и Англии». В 1938 году он усовершенствовал свое хирургическое образование в Эдинбурге и стал членом Королевской коллегии хирургов. В то время он снимал квартиру вместе с Ги Тиммисом. Впоследствии д-р Тиммис («мой самый старый друг», отзывается о нем Бэркит) уехал в Африку, где пятнадцать лет провел на государственной службе, а затем открыл лепрозорий при миссии в Танзании. Схожим путем шли многие друзья Бэркита, и в дальнейшем это обстоятельство сыграло огромную роль в исследованиях опухоли Бэркита и наблюдениях над нею.
Некоторое время Бэркит пребывал в нерешительности относительно своей личной судьбы, а затем поступил врачом на торговое судно «Глен Шил» и отправился в пятимесячное плавание.
— Работы у меня не было никакой,— рассказывает Бэркит.— Я вырвал несколько зубов, вот и все. Мы побывали в Пенанге, Сингапуре, Шанхае, Гонконге и других местах, и я никогда не пожалею об этом чудесном времени. У меня была возможность читать, оставаться наедине с самим собой. Я много повидал и мог пораскинуть умом.
— О чем же вы размышляли?
— О том, что делать дальше. С каждым днем я все сильнее ощущал потребность уехать за море, не возвращаться к мышиной возне дома. Впервые я пришел в колониальное ведомство в 1940 году. Предъявив свои дипломы, я заявил, что хочу поехать куда-нибудь миссионером. Пожалуй, это их немного напугало. Когда же я обмолвился, что одиннадцатилетним мальчуганом в результате несчастного случая потерял глаз, они предложили мне убираться восвояси под тем предлогом, будто у меня плохое зрение. Хотя другим-то глазом я вижу отлично.
Во время второй мировой войны ощущалась острая нехватка в людях, умеющих латать изуродованные человеческие тела. Словно по наитию, военное начальство послало Дениса Бэркита именно туда, куда он стремился: в Восточную Африку. Он служил в Кении, Сомали, затем на Цейлоне, а во время отпуска съездил в Уганду.
— Там я увидел, что такое нужда,— рассказывал он позднее.— Мне понравились люди, и я понял, что, видно, сюда-то мне и следует вернуться, чтобы протянуть им руку помощи.
После демобилизации Бэркит вновь обратился в колониальное ведомство с просьбой предоставить ему работу в заморских краях. На сей раз просьбу удовлетворили.
Его послали в Лиру, в Северную Уганду.
Лира расположена примерно в ста пятидесяти милях севернее экватора и в трех с половиной тысячах футов выше уровня моря. Она находится на севере обширного района озер, одно из которых служит истоком Белого Нила. Не удивительно, что район этот принадлежит к числу самых малярийных в Африке. Бэркит едва ли мог бы добиться назначения, более отвечающего его призванию: госпиталь не располагал и сотней коек, единственным помощником был африканский врач Б. Кунунка, а сам он оказался в роли и хирурга, и терапевта, и гинеколога, и администратора в округе с населением свыше четверти миллиона человек (большая часть округа покрыта тропическим лесом). Десять амбулаторных пунктов с персоналом, получившим лишь самую минимальную медицинскую подготовку, находились далеко от госпиталя. Бэркиту или его помощнику приходилось раз в неделю посещать их — доставлять новые партии лекарств, сопровождать пациентов из госпиталя домой и транспортировать больных из амбулаторий в госпиталь.
Потребность в медицинской помощи была отчаянной. Каждый второй из рождавшихся умирал, не прожив и пяти лет. В первый же год службы Бэркита число серьезных операций увеличилось с 17 до 600 с лишним. Травмы из-за несчастных случаев, ущемления грыжи были обычным делом. Госпиталь и амбулатории были переполнены: малярия, гельминтоз, дистрофия, водянка яичка (крайне мучительное заболевание семенников, в отдельных местностях поражавшее до трети мужского населения) — таков далеко не полный перечень болезней, с которыми повседневно сталкивались врачи. На каждую койку приходилось по меньшей мере шесть пациентов. Бэркит провел в Лире пятнадцать месяцев, когда власти решили перевести его в другое место. Он получил назначение в госпиталь Мулаго в Кампале, столице Уганды. Мулаго — восточно-африканская учебная клиника при медицинском отделении колледжа Макерере, и здесь Бэркит был вполне счастлив.
— Мне выпала благословенная, радостная, почетная доля — расти вместе с самим делом здравоохранения, работать с лучшими коллегами. Как хирург я сделал более захватывающую карьеру, чем мог бы сделать в Англии.
Это ли не моральное вознаграждение? Прошло десять лет — и оно вдруг неожиданно обернулось существенным открытием. В начале 1957 года старший консультант госпиталя д-р Хью Троуэлл попросил Бэркита посмотреть мальчика лет семи, у которого что-то неладно с челюстями. Как и Троуэлл, Бэркит стал в тупик. Случай не был похож на опухолевое заболевание: Бэркиту не приходилось слышать об одновременном появлении четырех симметрично расположенных опухолей. Ничто не указывало и на инфекционное происхождение болезни.
Несколько недель спустя, навещая окружной госпиталь в Джиндже, в полусотне миль к востоку от Кампалы, Бэркит случайно выглянул из окна палаты и заметил ребенка с опухшим лицом, точно таким же, как у мальчика в госпитале Мулаго. Он бросился осматривать ребенка и обнаружил те же признаки — симметричные опухолевидные утолщения по обеим сторонам верхней и нижней челюсти. Сделав несколько фотоснимков (Бэркит всегда носит с собой два фотоаппарата: один для цветной, другой для черно-белой съемки), он всерьез задумался над странной болезнью.
Ранее он часто видел в Мулаго детей с большими уродливыми опухолями челюсти. Видел, как признавался впоследствии, но не наблюдал.
— Мы называли эти опухоли саркомами и вырезали их. Это было бессмысленно.
Скрупулезные записи, которые вел один из первых миссионеров-врачей Альберт Кук в госпитале, основанном им в Восточной Африке, свидетельствуют о том, что картина опухолевых заболеваний там с начала столетия не изменилась. В 1902 году Кук писал: «Саркома — особенно саркома челюстей — обычное явление в Восточной Африке». Полвека спустя этой же фразой начал свою докторскую диссертацию Деннис Райт. По словам Райта, многие старые руководства утверждают, будто у африканцев рак не встречается.
Никто из детей, оперированных по поводу этой опухоли (как, впрочем, и неоперированных), не прожил долго. Болезнь протекала необыкновенно бурно: за 48 часов опухоль увеличивалась вдвое, а средняя продолжительность жизни после появления первых ее признаков составляла около трех месяцев. Бэркит занялся более тщательным исследованием опухолей и вскоре обнаружил, что если у ребенка появлялась опухоль челюсти, то, как правило, где-то в организме можно было найти еще одну опухоль. Следовательно, опухоли челюсти — лишь метастазы какого-то новообразования, развивающегося в другой части тела. Все это — проявления одного и того же заболевания, которое, говоря словами Бэркита, «напоминает актера, выходящего на подмостки в разном гриме в зависимости от пьесы, в которой он занят».
При встрече с Эттлэ, заведующим сектором онкологии Южно-африканского научно-исследовательского медицинского института, Бэркит показал сделанные фотографии. Внимательно их рассмотрев, Эттлэ сказал, что в Южной Африке такая опухоль не встречается. Его заявление имело весьма важные последствия. Оно побудило Бэркита задать себе вопрос: если в Южной Африке этой опухоли нет, а здесь, в Уганде, она обычное явление, то где граница ее распространения?
В ту пору Бэркит только что получил на исследования первую субсидию из правительственных фондов. Составляла субсидия 15 фунтов стерлингов. Большая часть была израсходована на печатание листовки в тысячу экземпляров с изображениями опухоли. Листовку разослали во все африканские госпитали вместе с вопросником, в котором медицинских работников просили сообщить, где именно они видели подобную опухоль. Из ответов следовало, что опухоль распространена в поясе, охватывающем тропическую Африку, с выступом вниз, в направлении восточного побережья. Но, странное дело, внутри самого пояса имелись участки, где об опухоли ничего не знали.
Следующий шаг не вызывал сомнения: требовалось точно определить разграничительную линию (Бэркит назвал ее «кромка») между теми зонами, где опухоль встречается, и теми, где ее нет. Только тогда можно было начать поиски ответа на вопрос: почему опухоль встречается по одну сторону кромки и не встречается по другую? Целый год Бэркит разрабатывал план практического изучения теоретически установленной кромки. В этот период он получил вторую субсидию, на сей раз — от Британского научно-исследовательского медицинского совета, в сумме 150 фунтов стерлингов. Добавив собственных 50 фунтов, Бэркит купил старенький «форд», восемь лет отслуживший в Конго, и благоразумно нагрузил его запасными частями.
К себе в помощь он пригласил двух коллег. Один из них, Тэд Уильямс, английский врач-миссиснер, «собственноручно» выстроивший госпиталь в Северной Уганде, ко всему прочему, являлся также, если верить Бэркиту, специалистом по ремонту дряхлых автомобилей: пока вы выпивали чашку кофе, он успевал сменить в моторе подшипники. Третьим участником экспедиции был канадец Клифтон Нельсон, только что оставивший государственную службу и поступивший врачом в миссию. Был составлен подробный график посещения каждого госпиталя, и в первых числах октября 1961 года три охотника начали великое «сафари» на опухоль. За десять недель им предстояло преодолеть свыше 10 тысяч миль, проехав через Уганду, Танганьику, Северную и Южную Родезию (1), Ньясаленд (2), ЮАР, Мозамбик, Свазиленд и Кению.
Сразу же возникли тысячи препятствий. Порой путешественники сбивались с дороги. Реки то пересыхали настолько, что не ходили паромы, то из-за дождей разливались так, что их нельзя было переплыть. Дороги, обозначенные на карте, оказывались еле заметной колеей и по ней не мог проехать даже видавший виды старый «форд». Случалось, что участникам экспедиции приходилось добираться до места на товарном поезде или на пароходе.
--------------------------------------
1. Северная Родезия с 24 октября 1964 года независимое государство Замбия.— Прим. перев.
2. Ньясаленд с 6 июля 1964 года независимое государство Малави. — Прим. перев.
--------------------------------------
Тем не менее Бэркиту и его спутникам удалось обследовать 56 госпиталей. Они созывали совещания, читали лекции, беседовали с врачами, сиделками, санитарами, устанавливали контакты с госпиталями, расположенными в стороне. При этом они преследовали одну цель: обнаружить не госпитали, где была опознана болезнь, а местности, из которых поступали пациенты. Где встречается опухоль? Вот вопрос, который представлял для них первостепенную важность.
Бэркит возвратился в Кампалу в декабре, располагая солидной информацией. Сомнений относительно существования и распространенности болезни больше не было: там, где ее наблюдали, именно она составляла более половины всех случаев опухолей у детей. В Лоренсу-Маркише (Мозамбик) один врач на протяжении четырех лет насчитал 40 детей, страдающих болезнью, и был так этим потрясен, что договорился с хранителем городского музея об изготовлении гипсовых изображений детей с опухолью. В одном из госпиталей в Танганьике сообщили о шести случаях за три месяца, в Ньясаленде за полгода поступило в госпиталь пять пациентов. Но самое интересное: в ряде других стран об этой болезни вообще ничего не было известно.
Сафари позволило ответить на один из кардинальных вопросов: Бэркит выяснил, где прекращается распространение опухоли. Ответ оказался неожиданным и даже сенсационным. Опухоль не встречается: в Центральной Африке, вблизи экватора, выше пяти тысяч футов над уровнем моря; в Ньясаленде выше трех тысяч футов; в Свазиленде выше тысячи футов. Таким образом, Бэркит, как мы видим, обнаружил не кромку, а потолок. До определенной высоты, меняющейся в зависимости от местоположения (ближе к экватору или дальше от него), опухоль — явление обычное. Но выше она не появлялась никогда. На первый взгляд это кажется бессмыслицей. С какой стати злокачественная опухоль, поражающая детей, должна зависеть от высоты, на которой они живут?
Частично на это ответил Александр Хэддоу (1), директор научно-исследовательского института вирусологии в Энтеббе, близ Кампалы. Он подметил, что высотный барьер в сущности представляет собой температурный барьер. Там, где температура, как правило, не поднимается выше 16° по Цельсию, этот тип рака у детей не развивается; там, где она выше 16°, опухоль можно встретить почти наверняка. Впервые в истории медицины была обнаружена злокачественная опухоль, зависящая от температуры внешней среды. Это действительно выдающееся открытие.
Бэркит отправился во второе путешествие. На сей раз он пересек Африку с востока на запад. В южных районах Нигерии опухоль видели почти повсеместно. Но в густонаселенной области близ Кано, в Северной Нигерии, ее почти не знали. Та же странность отмечалась в Гане: опухоль была обычной почти повсюду, за исключением расположенной на побережье Аккры. Ключ к решению этой новой загадки дали карты и статистические таблицы департамента земледелия и землеустройства. В Южной Нигерии и соседней с ней Гане в год выпадает 200—400 дюймов осадков. Кано же, расположенный на окраине Сахары, находится как бы под зонтиком. Здесь осадки составляют лишь 10—20 дюймов в год. Для Аккры — самого сухого места на всем западно-африканском побережье — также характерно незначительное количество дождей.
Следовательно, опухоль, по-видимому, зависит не только от температуры, но и от влажности. Новая неожиданность! Опухоль Бэркита становится уникальной в истории медицины. Можно было бы подумать, что теперь Бэркит с присущей ему энергией целиком отдастся исследованиям. Но ими по необходимости приходилось заниматься сверх других обязанностей. На Бэрките лежала ответствен-
--------------------------------------
1 Упоминание в этой главе двух ученых по имени Александр Хэддоу — простое совпадение.
--------------------------------------
ность за хирургическое отделение, где от врача и в нормальных условиях требовалось предельное напряжение сил. И, разумеется, угнетала нехватка денег на исследования. Д-р Эпштейн рассказывал, что он, будучи в Кампале, видел карту, на которой Бэркит при помощи разноцветных булавок отмечал места, где появлялась опухоль. Но госпиталь не мог снабжать его разноцветными булавками. Они считались излишней роскошью и бюджетом не предусматривались. Бэркит получал простые булавки и раскрашивал их сам. Не хватало денег и на реактивы для опытов. Бэркит вышел из положения, уговорив представителей различных фармацевтических фирм предоставить их ему даром.
На следующем этапе нашей истории на сцену выступает карта, о которой я упоминал.
— У меня в кабинете,— рассказывает Бэркит,— висела карта Африки с обозначением мест появления опухоли. И вот однажды Алек Хэддоу из нашего института вирусологии спросил у меня: «Что бы такое сделать, чтобы эта карта стала более достоверной?» Хэддоу знает все, что относится к климату, насекомым и тому подобному. И вот ему пришла в голову мысль: если взять карту Африки и натереть ее мелом, затем стереть мел с тех мест, где выпадает не больше 30 дюймов осадков в год, а температура не поднимается выше 16° по Цельсию, то получится точно такая же карта, как у меня, только выполненная на основе факторов температуры и осадков.
— Тогда,— продолжал Бэркит,— мы стали думать, где бы разыскать еще и карту распространения в Африке какого-то определенного насекомого, которая совпадала бы с нашей картой распространения опухоли. Карту распространения комаров достать трудно, но в книге Бакстона о мухе цеце мы откопали карту районов ее обитания до того, как засилью этой мухи был положен конец. И оказалось, что эта карта в точности совпадает с нашей... Мы, разумеется, не ставили опухоль в прямую связь с мухой цеце, но в конце концов все-таки выяснили, что есть определенное насекомое, распространение которого ограничено теми же факторами. Таким образом, у нас появилось основание подозревать, что мы имеем дело с чем-то, так или иначе зависимым от насекомых.
Дж. Дэвис, коллега Бэркита, высказал предположение, что такая же картина наблюдается и в отношении желтой лихорадки. Это была одна из самых замечательных гипотез в онкологии. Муха цеце является переносчиком трипанозомы — одноклеточного организма, вызывающего сонную болезнь. Что же касается желтой лихорадки, то она переносится комарами, жизнеспособными только в теплых и влажных местностях, а вызывается эта болезнь вирусом.
Еще одно совпадение выявилось во время вспыхнувшей в 1959 году эпидемии лихорадки, получившей название «о’ньон-ньон». (Как пояснил Бэркит, это слово означает «переломанные кости». От нее не умирают, но чувствуешь себя так, словно все кости сломаны.) Эпидемия свирепствовала сначала в Северной Уганде, где поразила 98 процентов жителей, затем обогнула озеро Виктория и добралась до Танганьики, причем, судя по всему, имела те же географические границы, что и опухоль Бэркита. Возбудителем лихорадки о’ньон-ньон также служит вирус, переносимый комарами.
— Это еще ничего не доказывает,— сказал Бэркит,— но тем не менее весьма интересно (1).
Можно было бы ожидать, что на этом и завершится история о Денисе Бэрките и лимфоме, носящей его имя. Перед нами умный, прямодушный человек, получивший медицинское образование в Великобритании и добровольно отправившийся в Восточную Африку; увидевший, как страдают африканские ребятишки от опухоли, которую кто-то из его коллег назвал «страшно злокачественной»; возмутившийся тем, что обыкновенно детей уродуют хирургической операцией почти без надежды вылечить их или хотя бы на считанные месяцы продлить им жизнь; человек, с невероятной энергией пустившийся в погоню за болезнью через горы и джунгли тропической
-----------------------------------
1 Большую ясность несколько позднее (в 1967 году) внесли исследования М. Пайка, Э. Уильямса и Б. Райта, показавшие, что опухоль распространяется не как попало, а ежегодно перемещается из одного района в другие. Это явление позволяет предположить наличие инфекции.
-----------------------------------
Африки и впервые в истории медицины обнаруживший злокачественную опухоль, распространение которой зависит от климатических условий — температуры и влажности — и которая почти наверное возбуждается живым организмом (возможно, вирусом, а возможно, и не вирусом), а его переносчиком в свою очередь служит членистоногое (либо комар, либо не комар). Значение этого открытия трудно переоценить. Лимфома Бэркита стала важной вехой на пути изучения этиологии опухолей.
Открыв лимфому, Бэркит принялся искать средства ее лечения. До этого считалось, что от злокачественной опухоли (за единственным исключением) можно избавиться только двумя способами: либо удалив все пораженные ткани хирургическим путем, либо разрушив их лучевой терапией. Но при всех обстоятельствах полное излечение оставалось сомнительным, так как ни хирург, ни радиолог не могли ручаться, что удалось устранить всю пораженную злокачественной опухолью ткань и что не осталось ни одной клетки, способной вновь положить начало злокачественному процессу.
Бэркит установил, что против его лимфомы хирургия бессильна, поскольку здесь наличествует множественная опухоль. Лучевая терапия в условиях тропической Африки тоже неприменима, во всяком случае, ее эффективность при лечении опухолей такого рода ненадежна. Не оправдывалась до тех пор и надежда на химиотерапию, то есть медикаментозное лечение. Лекарства, как и при лейкозе, могли давать значительное улучшение, но его не удавалось закрепить.
В январе 1960 года в Восточную Африку прибыла группа сотрудников Института онкологических исследований Слоуна — Кеттеринга для лечения пациентов, страдающих различными формами злокачественных опухолей. Одна из задач экспедиции состояла в испытании новых многообещающих лекарственных средств и лечебных процедур. В состав группы входили Джозеф Бэрченал и Герберт Эттген, а в числе привезенных лекарств имелся метотрексат, широко применяемый при лечении лейкозов.
— Я думал,— говорил впоследствии Бэрченал,— что в нью-йоркском Мемориальном госпитале передо мной прошли все формы злокачественных опухолей, какие
только бывают у детей. Но все же такого, как здесь, я нигде не видел.
Бэрченал снабдил Бэркита метотрексатом, а Эттген рассказал, как им пользоваться. После того как Бэркит убедил представителя фармацевтической фирмы в Найроби, что здесь, в Африке, открывается ни с чем не сравнимая возможность испробовать препарат фирмы на пациентах, которые до этого не подвергались глубокой рентгенотерапии, он получил метотрексат и от нее. (Дело в том, что облучение может создать у больного сниженную чувствительность, мешающую точной оценке действия противораковых препаратов.) Впрочем, предоставим слово самому Бэркиту — его рассказ заслуживает того, чтобы быть приведенным полностью:
— Мне чрезвычайно повезло: в то время, когда я занялся опухолью, стала доступной и терапия. Правительство Уганды бедное, оно не могло предоставить нам лекарства. Но я получил их в дар из различных источников. Начал я с применения метотрексата. Затем перешел к циклофосфамиду (его называют также «эндоксан» и «цитозан»), после чего стал лечить ряд пациентов винкристином. И тогда я воспрянул духом. Просто не верилось, что опухоль так легко поддается лечению. Пациенты, которых мы шесть с лишним лет назад лечили в числе первых, живы до сих пор, хорошо себя чувствуют, и я хочу надеяться, что они излечились. Опыт, накопленный за эти годы, показал, что опухоль весьма чувствительна к цитотоксическим (отравляющим клетки) препаратам, причем мне кажется, что лучше не давать их в большой дозе, не доводить больного до интоксикации (то есть отравления), как полагалось бы по правилам. Правила эти сводятся к тому, чтобы разрушить все злокачественные клетки, напичкав больного предельным количеством лекарств, не отправляя его на тот свет. Но я-то не сведущ в химиотерапии, а кроме того, у меня тогда была уйма дел, я ведь заведовал хирургическим отделением. Так что пациентов я лечил не так усердно, как стал бы лечить специалист. И тут у моих больных стало отмечаться значительное улучшение. Я продолжал лечение — специалист назвал бы такое лечение небрежным — и получил отличные результаты! Более того, кое-кто из пациентов, улизнувших из госпиталя до полного завершения курса, чувствует себя лучше всех.
Такие слова нуждались в пояснении, и Бэркит сказал:
— Для африканских детей лежать в больнице — сущее наказание. Я вспоминаю девчурку, которую считал вполне излечимой. Ей был назначен тройной курс (1) лечения метотрексатом. Едва она успела принять один курс, как во время утреннего обхода я обнаружил, что ночью явилась мать и забрала ее домой. Здесь такие вещи случаются частенько. Как я был расстроен! Ведь я чувствовал, что ребенок поддается лечению, и вот возможность упущена. Но примерно через год кто-то из наших сотрудников-африканцев случайно встретил эту девочку дома, в саванне, да потом я и сам не раз ее видел. Прошло шесть лет — она чувствует себя превосходно. Думаю, что она выздоровела.
В дальнейшем я неоднократно делал пациентам лишь по одной инъекции, и при этом не только наступало всестороннее клиническое улучшение, но рентгенография показывала полное восстановление пораженной кости. Я взял за правило не давать второй дозы, если уже после первой отмечал полную регрессию болезни. Попадались пациенты, у которых, на наш взгляд, после первой же дозы достигалось полное выздоровление, но для этого требовалось захватить болезнь на ранней стадии. Мой вывод таков: если рано захватить опухоль челюсти, то в огромном большинстве случаев уже после первой дозы цитотоксического препарата можно ожидать полной клинической ремиссии, и опухоль на том же месте больше не возникнет.
— Чем вы это объясняете?
— Сам факт, что при использовании такого количества лекарственных средств, которое вообще считают недостаточным, мы наблюдаем устойчивую ремиссию и наступает, как мы полагаем, выздоровление, свидетельствует, на мой взгляд, о стимулирующем воздействии лекарства на защитные функции организма. Видимо, действительное разрушение злокачественных клеток происходит в результате реакции организма на опухоль, точно такой же, как реакция на бактериальную инфек-
-------------------------------------
1 Полный курс включает в себя 100 миллиграммов препарата, что составляет 40 пилюль. Их дают по восьми штук в течени пяти дней.
-------------------------------------
цию. Давая пациенту чрезмерные дозы препарата, вы поначалу, возможно, и истребите больше клеток, но одновременно нанесете ущерб защитному механизму и тем самым больше потеряете, чем выиграете. Я бы сказал, основываясь на повседневных наблюдениях, что эффективнее всего та минимальная доза, которая вызывает клиническое уменьшение опухоли. Дать больше лекарств — значит принести вред, а не пользу. И уж, конечно, этот метод — усилить способность организма к защите против опухолевых клеток — представляется мне гораздо более удачным и перспективным, чем кромсать пациента, отрезая от него кусок за куском... Знаю, знаю, вы не согласны считать химиотерапию лечением, вы и вообще-то считаете, что пациент вылечен, не прежде, чем он умрет. Я же называю лечением вот что: да, если год спустя у пациента не появилось новых симптомов, он может — но это бывает очень редко — заболеть опять; и я думаю, что когда год спустя симптомов нет, то в 19 случаях из 20 пациент будет жить и от этой опухоли уже не умрет.
— Какова, по-вашему, дальнейшая судьба бэркитовой лимфомы в Африке? В состоянии ли вы полностью искоренить ее?
— Нет,— ответил Бэркит.— Я полагаю, что если ее захватить на ранней стадии, то исцеление можно гарантировать почти наверняка. Но на ранней стадии заметна только опухоль челюсти. Опухоль в брюшной полости обнаруживается сравнительно поздно. Вот если удастся точно установить, что причиной опухоли является вирус, и выделить этот вирус, тогда, пожалуй, появится возможность иммунизации организма. Если бы удалось обнаружить вирус этой лимфомы и разработать технику иммунизации против него, то появилась бы надежда отыскать вирус лейкоза и попытаться выработать антилейкозный иммунитет. А это уже кое-что бы значило.
Удивительное чувство испытываешь, присутствуя на лекции, которую Денис Бэркит читает онкологам. Вот он демонстрирует цветные диапозитивы. Примерно половина из них — фотографии африканских детей с обезображенными личиками или раздувшимися тельцами: у них опухоль, названная его именем. Но за каждым диапозитивом, изображающим ребенка с опухолью, следует другой, с изображением того же ребенка без опухоли, излеченного пригоршней пилюль или одной-единственной инъекцией. На последнем диапозитиве — вереница этих детишек. Они стоят на залитой солнцем улице в своих ярких восточно-африканских платьицах и важно глядят в объктив. Глазенки ясные, и любой скажет, что дети здоровехоньки.
Прошло десять лет с того дня, когда Хью Троуэлл обратился к Бэркиту за консультацией по поводу малыша, у которого были опухоли челюстей. И вот десять лет спустя Бэркит пишет:
«Едва ли проходит неделя без того, чтобы не появилась новая публикация относительно какого-либо аспекта этой опухоли... Внимание к ней объясняется тем, что сама ее необычность может не только пролить свет на этиологию рака (то есть на его причины), но и дать путеводную нить к терапии. Откуда вдруг такой интерес к явлению, долгое время преобладавшему в тропической Африке? Мы найдем ответ, если вспомним о счастливом сочетании ряда факторов... Врачи и ученые других специальностей, взаимно дополняя друг друга, сыграли каждый свою роль, каждый внес свой вклад... История опухоли на этом не закончена. Все новые и новые сведения ложатся рядом друг с другом, как фигурки китайской головоломки, складываемой одновременно несколькими людьми. Полная картина в свою очередь поможет восполнить пробелы в других раковых головоломках. Как бы то ни было, заслуга в равной мере принадлежит многочисленным сотрудникам, а не только тому, кто пишет эти строки».
ПРИЧИНЫ И СИМПТОМЫ
